Город женщин  - Элизабет Гилберт

Мне понравилось, Анджела.

Очень понравилось. И я ответила на поцелуй, но потом вдруг начала плакать и не могла остановиться. Я уткнулась лицом моряку в шею, прижалась к нему и рыдала. Я плакала о брате и обо всех юношах, что так и не вернулись. О девушках, что потеряли любимых и свою юность. Я плакала, потому что отдала столько лет этой адской нескончаемой войне. Потому что устала как собака, черт возьми. И потому что соскучилась по поцелуям. Мне хотелось целовать этого моряка – и не только его, а и многих других, – но кому я теперь нужна, двадцатичетырехлетняя старуха? Куда мне деваться? Я плакала, потому что день выдался таким прекрасным, и солнце светило, и все это было великолепно, но совершенно несправедливо.

Уверена, морячок не ожидал такой реакции на поцелуй, но, к его чести, не растерялся.

– Милая, – шепнул он мне на ухо, – хватит слез. Мы счастливчики.

Он прижал меня крепче и дал выплакаться, пока я не пришла в себя. Тогда он посмотрел на меня, улыбнулся и спросил:

– А можно еще разок?

И мы снова поцеловались.

Японцы капитулировали лишь через три месяца, но для меня война закончилась именно тогда, в тот солнечный летний день, подернутый персиковой дымкой.

Глава двадцать шестая

Теперь, Анджела, я как можно короче расскажу тебе о следующих двадцати годах своей жизни.

Я осталась в Нью-Йорке (само собой, я осталась в Нью-Йорке – где же еще?), но город изменился. Перемен было много, и очень стремительных. Еще в сорок пятом Пег предупреждала, что это неизбежно. «После войны все вдруг становится иначе. Я это уже проходила. Нужно приспосабливаться. Так поступают умные люди», – наставляла меня она.

Она не ошиблась.

Послевоенный Нью-Йорк смахивал на богатое голодное нетерпеливое чудовище, чьи аппетиты росли ежечасно. Особенно это чувствовалось в центре Манхэттена. Чтобы освободить дорогу новым административным зданиям и современным жилым домам, здесь сносили целые кварталы старых кирпичных особняков. Мы ступали по развалинам, как будто город и впрямь подвергся бомбежке. Всего за несколько лет шикарные клубы, в которых мы с Селией Рэй когда-то веселились, позакрывались один за другим; на их месте выросли двадцатиэтажные корпоративные башни. Закрылся «Прожектор». Закрылся «Даунбит». Закрылся «Аист». Закрылось бесчисленное количество театров. Кварталы, некогда сиявшие ночными огнями, теперь напоминали уродливые раззявленные рты: половина зубов выбита, хотя некоторые успели заменить новенькими блестящими коронками.

Но самая большая перемена, по крайней мере для нашего маленького круга, случилась в 1950 году. Закрылся театр «Лили».

И не просто закрылся, Анджела: здание снесли. Да-да, нашу прекрасную ветхую покосившуюся крепость уничтожили городские власти, чтобы построить на ее месте автовокзал Порт-Аторити. Был разрушен целый квартал. Чтобы освободить место для монстра, впоследствии заслужившего звание самого безобразного автовокзала в мире, снесли все до единого театры, церкви, одноэтажные особнячки, рестораны, бары, китайские прачечные, залы игровых автоматов, цветочные лавки, тату-салоны и школы. Все сравняли с землей. Даже «Комиссионный рай Луцкого» – и тот пал жертвой.

Превратился в пыль на наших глазах.

Но Пег внакладе не осталась. Муниципальные власти предложили ей за «Лили» пятьдесят пять тысяч долларов, а в те времена, когда средний годовой доход наших соседей по кварталу составлял примерно четыре тысячи в год, это были очень неплохие деньги. Мне-то, конечно, хотелось, чтобы тетя боролась за театр, но она заявила:

– Не за что тут бороться.

– Не верится, что вы вот так все бросите! – возопила я.

– Ты даже не представляешь, что́ я способна бросить, малышка.

Пег была права: бороться смысла не было. Присвоив себе весь квартал, муниципалитет воспользовался правом на отчуждение собственности, предрешив зловещую и неизбежную судьбу старых зданий. Я разворчалась, но Пег сказала:

– Сопротивляться изменениям – дело опасное и бессмысленное. Не противься логическому концу, Вивиан. Как бы то ни было, славные времена «Лили» давно миновали.

– А вот и нет, Пег, – возразила Оливия. – У «Лили» и не было никогда славных времен.

Обе были по-своему правы. После войны мы еле сводили концы с концами. Доходов от театра едва хватало на жизнь. Зрителей стало даже меньше, чем в войну. Лучшие артисты к нам так и не вернулись. Взять хотя бы нашего пианиста Бенджамина – тот остался в Европе, обосновался в Лионе с француженкой, хозяйкой ночного клуба, и прекрасно чувствовал себя в роли импресарио и руководителя биг-бенда. Мы с восторгом читали каждое его письмо, но нам ужасно не хватало его музыки. Однако главная проблема заключалась в перемене вкусов публики. Наши простенькие пьески больше ее не устраивали. Даже обитатели Адской кухни стали более взыскательными. Война распахнула двери всего мира, и к нам хлынули новые идеи и пристрастия. Даже в мой первый приезд в Нью-Йорк репертуар «Лили» выглядел устаревшим, а теперь наши спектакли превратились в реликты каменного века. Никто не хотел смотреть дешевые водевили с песнями и танцами.

Так что Пег с Оливией не ошибались: если и случались у «Лили» славные времена, к пятидесятому году они давно миновали.

Но мне все равно было больно расставаться с театром.

Увы, новый автовокзал никогда не вызывал у меня столь теплых чувств.

В день сноса Пег пожелала наблюдать за процессом лично.

– Таких вещей нельзя бояться, Вивиан, – сказала она. – Нужно встречать их лицом к лицу.

Мы – я, Пег и Оливия – стояли на тротуаре и смотрели, как рушится старое здание «Лили». Пег с Оливией держались стоически. Я, увы, не могла похвастаться тем же. Тогда мне еще не хватало внутренней силы духа, чтобы спокойно наблюдать, как строительный шар врезается в мой дом, в мою историю – в колыбель, где я по-настоящему выросла. Не сумев сдержаться, я расплакалась.

Самая страшная минута наступила, когда пала внутренняя стена фойе и обнажился зрительный зал. Даже разрушение фасада не произвело на меня такого гнетущего впечатления. Старая сцена внезапно предстала перед нами во всей своей беззащитности – совершенно голая под безжалостным зимним солнцем. Вся ее ветхость открылась на всеобщее обозрение.

Но Пег держалась молодцом. Даже не вздрогнула. Моя тетя была настоящий кремень. Когда строительный шар закончил свою работу, она повернулась ко мне и с улыбкой заметила:

– Знаешь что, Вивиан? Я ни о чем не жалею. В юности я не сомневалась, что жизнь, проведенная в театре, сулит одно сплошное веселье. Так и вышло, малышка. Так и вышло.

На компенсацию от муниципалитета Пег с Оливией купили небольшую уютную квартиру в Саттон-Плейс. У Пег даже осталось немного денег, чтобы выплатить мистеру Герберту что-то вроде выходного пособия – тот переехал в Виргинию и поселился у дочери.